«Обрабатывать» детей российская пропаганда начинает с пятилетнего возраста (Фото: unarmia_chegem / Instagram) Как работает российская машина пропаганды с точки зрения психолога? Что происходит в головах россиян, когда они заселяются в дома убитых украинцев? Чувствуют ли они, что являются соучастниками военных преступлений? Чем для нас интересен опыт Вьетнамской войны? Как мы можем помочь тем, кто потерял буквально все? Об этом и другом академический директор Киевской школы экономики, вице-президент Национальной психологической ассоциации Украины Валерия Палий рассказала Video NV. NV приводит сокращенную версию разговора. — Я нашла исследования о войне во Вьетнаме, и они ошеломляют. Тогда погибло более 58 тысяч американских военных. В последующие 10 лет почти столько же участников войны ушли из жизни по собственному желанию. Такую же ситуацию с суицидами отмечали и после войны в Афганистане, и после Ирака. Существует ли угроза такого сценария у нас?
— Угроза есть. Собственно, с истории, которую вы сейчас привели, и началось изучение посттравматического стрессового расстройства, которое называлось «вьетнамским синдромом». В Советском Союзе было определенное количество людей, которые страдали после военных действий в Афганистане, это назвали «афганский синдром». Война, как и любые акты насилия, жестокие конфликты, где страдают люди, не проходит бесследно. И, конечно, мы в данном случае также находимся в зоне риска.
https://www.youtube.com/watch?v=Gm0HHbz3wJs&t=5s
Но что важно понимать? Ситуация с психологической поддержкой, вообще с доступом к медицинским сервисам во времена вьетнамской или афганской войны была иной. Сейчас очень много специалистов в моей и в смежных сферах говорят о важности своевременной психологической помощи, правильных подходов к реабилитации, для того, чтобы эти цифры и показатели снизить, и для того, чтобы наши ветераны, вернувшись, смогли все эти риски минимизировать, а если будут возникать какие-то проблемы, чтобы можно было их быстро и эффективно решать.
— Многие сейчас уже возвращаются.
— Да, сейчас существует много волонтерских инициатив, есть организации при Министерстве обороны, при Министерстве здравоохранения. Конечно, эти риски нельзя снизить до нуля, но мы как специалисты всегда очень осторожно относимся к разговорам, что у всех вернувшихся будет ПТСР или проблемы психического здоровья.
— Многим военным вы сейчас помогаете?
— Здесь надо понимать, что у каждого специалиста свое направление. Есть те, которые работают исключительно с военными, и они могут даже нести службу в различных подразделениях. Есть специалисты гражданские, которые могут работать и с военными в том числе. Кто-то может оказывать длительную помощь, кто-то — вести какие-то реабилитационные проекты или группы. Я больше занимаюсь оказанием кратковременной помощи. Мы с коллегами из НПА ведем кризисную линию психологической помощи для всех граждан Украины, но время от времени к нам обращаются ветераны, военные, которые нуждаются в такой экспресс-помощи. Обычно примерно 10% обращений поступает от людей, которые были участниками боевых действий.
— Что делать, чтобы не повторился такой же сценарий, как в Америке после Вьетнама или в других странах, где были войны?
— Должны быть реабилитационные программы, которые будут помогать людям, возвращающимся с фронта, сделать плавный переход к гражданской жизни. Я знаю, что сейчас нарабатываются эти подходы. Должна быть качественная диагностика состояний, потому что, к сожалению, в Украине мы до сих пор работаем с устаревшими диагностическими методиками, еще советских времен.
Читайте также: Эхо войны Вернувшиеся военные должны иметь доступ к психологической и психиатрической помощи тогда, когда они почувствуют для этого потребность. Последствия могут иметь отсроченный характер, то есть, даже когда человек уволился и уже не несет службу, он должен иметь доступ к бесплатной и качественной психологической помощи. Министерство ветеранов работает в этом направлении и пытается такие инициативы развивать. Другое дело, что у нас нехватка ресурсов, у нас психологов не так много для того, чтобы покрывать столь широкие запросы. Кроме того, психологи не могут работать со всем, у каждого свой какой-то фокус. Если человек хочет работать с последствиями травм военнослужащих, то он должен пройти дополнительное обучение, какую-то дополнительную сертификацию, что требует определенных затрат времени и финансов. Есть исследования, которые говорят о том, что большая психологическая устойчивость и более низкие риски возникновения ПТСР у тех, кто защищается, чем у тех, кто нападает. Мы ведем оборонительную войну. Мы лучше понимаем смысл, ради чего мы проходим все это. Солдаты защищают собственные дома, семьи, будущее, язык, культуру. Это является определенным защитным механизмом, который нам дает большую опорность. В то же время завоевателям пытаются привить некую идеологию, с которой они приходят нас убивать. Но в любом случае это все равно для них чужая территория. Кстати, надо сказать, что опыт участников Вьетнамской кампании также касался ведения войны на другой территории, и опыт Афганистана тоже. — Я на днях общалась с женщиной из Мариуполя, и она подчеркивала, что очень трудно понять людям, которые не потеряли собственный дом, тех, кто его потерял. Возможно ли вообще пережить этот стресс и сколько сил нужно для того, чтобы жить дальше. Потому что даже вот сейчас в Покровске люди не хотят выезжать. Говорят: умру, но дома. — Я понимаю, о чем вы говорите, и у меня есть в окружении люди, которые лишились всего. И, когда я пытаюсь понять, как бы это было в моей жизни, то это просто ад и ужас. Но в то же время я знаю много историй, когда люди с нуля и очень быстро начинали строить что-то новое. Это больше о нашей резилиентности и способности выставлять приоритеты, переключаться. — Это от самого человека зависит? — Да, абсолютно. Нельзя говорить, что есть какая-то одна универсальная формула для всех. Все зависит от того, есть ли какие-то другие опоры, потому что люди всегда опираются на смысл. Дать образование своему ребенку, несмотря на все обстоятельства, или продолжать дело своей жизни, или вносить вклад в какое-то общественное дело и так далее — вот такая опора на смыслы часто является полезной для людей. — Вынужденные переселенцы не только теряют свое жилье, также они не знают, что их ждет впереди. Есть проблемы найти новую работу, с социальными выплатами тоже проблема. Где здесь найти опору? — Зависит от многих факторов, в частности от навыков и уровня жизнестойкости человека. Это очень серьезный вызов. Очень часто внутренне перемещенные лица, переезжая в новые общины, сталкиваются с конкуренцией за рабочие места, за жилье и так далее. Возможно, такое напряжение государство должно снижать и должно думать, как интегрировать, как обеспечивать, как поддерживать людей. — Наш враг демонстрирует беззаботную, в противовес нам, жизнь. Кадры снесенных городов, убитых детей как будто и не пугают их. Что это за явление такое? Дескать, я соучастник убийства, но мне легче сделать вид, что это все неправда? — Они не чувствуют себя соучастниками убийства. Насколько мы исследуем и наблюдаем за пропагандой в Российской Федерации, там как раз пытаются сделать все, чтобы конечный потребитель не чувствовал своей персональной ответственности за происходящее в Украине. — То есть рядовой россиянин не чувствует вины? — Подавляющее большинство из них не чувствует. Потребителям передач Соловьева-Киселева о фактах ракетных обстрелов говорят, что это Украина бомбит, или неудачно сбивает, или это диверсии. Про Киевскую область рассказывали, что это мы там полностью инсценировали все. Так называемая российская оппозиция перекладывает всю ответственность на Путина. Мол, это война Путина, а не россиян. Вся их система психологического переваривания того, что происходит в Украине сейчас, — это история о перекладывании ответственности. Разные аудитории перекладывают ее по-разному, но проблема российского общества в том, что они ответственность на себя не берут и не готовы брать. — А что тогда говорить о тех россиянах, которые заселяются целыми семьями в дома, например, в Мариуполе? Туда, где были убиты наши люди? — Опять-таки, они не относятся к этому, что это дома, где кто-то убит. Они относятся к этому как к инвестиции. Потому что это их возможность инвестировать деньги, как бы это цинично ни звучало, в город, который, как они верят, будет отстроен и который расположен в хорошем климате. Такую возможность им дает настоящее — вот и все. Никто не поднимает тяжелых моральных вопросов. Если бы там хотя бы одна такая мысль теплилась, то никто бы туда не заезжал. — Что в таком случае можно говорить о психике россиян вообще? — Мы можем исследовать нарративы, например, то, что там происходит в масс-медиа, что по телевизору говорят, делать анализ публичных спичей. Чтобы понимать, что у них с психикой, надо иметь доступ к респондентам, а он невозможен, да и не сильно хочется, честно говоря, сейчас. Читайте также: «У Трампа развязаны руки». Путин боится ссориться с президентом США и демонстрирует готовность уступать — интервью с Аббасом Галлямовым Но если очень упрощенно отвечать, то мы имеем дело с тем, что они по сути своей колонизаторы. Колонизаторское сознание проявляется в отношении к представителям других народов и наций. И они в этом соусе томятся уже веками. Для них нормальная политика — что-то захватывать. Демонстрировать какое-то псевдовеличие, даже там, где у тебя самого базовые потребности не закрыты. Нас многих удивляет, что у них нет комфорта элементарного, они живут очень бедно, но готовы кого-то «освобождать» от чего-то, даже когда они не знают, где оно на карте находится. Второй вектор — их машина пропаганды работает очень и очень эффективно. Там очень «хорошие», поставленные практики, как заниматься промывкой мозгов, как расставлять акценты. — Психологическое воздействие? — Да, на самом деле психологи приобщены. Мы с коллегами Ильей Полуденным и Еленой Гопак исследовали деятельность Российского психологического общества, это наиболее известная организация психологов России. Выяснили, что они вовлечены в разработки машины пропаганды, пользуясь тем, что, по сути, связаны с самыми высокими чинами. Мы нашли и связи с Путиным, и сотрудничество с организациями, которые находятся под санкциями, основанными [первым заместителем руководителя администрации президента РФ Сергеем] Кириенко, [помощником президента РФ Владимиром] Мединским и так далее. Вице-президентом этой организации, кстати, является Юлия Шойгу, дочь нам всем известного [экс-министра обороны РФ Сергея] Шойгу. Они имеют доступ к школам, по факту, индоктринируют молодежь, следующие поколения. Не хочу никого пугать, но если, скажем, завтра мы заключим мирное соглашение, то это будет скорее всего перезагрузка, так как следующие поколения уже готовятся к тому, чтобы прийти убивать нас. Ненависть к украинцам там активно насаживается. Между прочим, они активно продвигают российскому обществу идеи о том, что все эти истории о ПТСР и о тяжелых последствиях войны для психического здоровья являются раздутыми, что на самом деле настоящий российский солдат от этого всего имеет прививку, потому что он якобы настоящий патриот. То есть перевирают и искажают общеизвестные факты, доказанные многими исследованиями, и тем самым, нарушая все возможные этические законы нашей профессии, стимулируют россиян участвовать в войне, калечить себя, убивать других. Также психологов там привлекают к информационным операциям, тому, что мы называем ИПСО и что мы часто наблюдаем в нашем медиапространстве и вообще в быту. Кроме дочери Шойгу, активно этим занимается жена [Дмитрия] Киселева, известного пропагандиста, Мария, она клинический психолог. Общество сотрудничает с фондами, один из которых, к примеру, возглавляет племянница Путина, так что они общаются с Путиным. Там очень сильные и скорее всего коррупционные связи и финансовое вознаграждение. — А как работают с российскими детьми? С какого возраста? Читайте также: Русское Поречное. Что известно о российской «специальной информационной операции» — BBC — С 5−7 лет и старше, это точно, можно проверить по открытым данным. В 2023 году, кажется, Путин выступил с идеей создать большую платформу для массового образования школьников. Они назвали это «Общество знание». Его логотип похож на букву Z. В наблюдательный совет этого «общества» входит 22 человека, из них 20 находится под санкциями разных стран из-за разжигания войны в Украине или участия в войне. Среди них и Мединский, и Кириенко. Эта платформа призвана какие-то научно-популярные лекции школьникам читать. Но фокус в том, что каждая третья или четвертая лекция посвящена «специальной военной операции», ее «героям» или про «нацистов» в Украине. То есть они занимаются глорификацией своих военных преступников и сеют ненависть, дезинформацию и тому подобное. Фактически, обычный школьник, который просто хочет посмотреть, возможно, интересную лекцию по географии, так или иначе натыкается рано или поздно на такие материалы. Они с открытыми уроками ездят по территории всей Российской Федерации, в частности по детским летним лагерям и санаториям, и таким образом там организовывают досуг, вовлекая детей в пропаганду. И в университеты за счет своих властных связей они запускают свои когти.
